Когда я поднялся на ноги, в висках у меня стучало, а колени подкашивались. Я ухватился за ближайший гроб, чувствуя подкатившую к горлу едкую горечь.
— Закрой его, — пробормотал Хэдли неразборчиво, как будто говорил с набитым ртом. — Закрой.
Руки меня не слушались. Собравшись с духом, я вытянул ногу и пинком захлопнул крышку гроба. Звук был громким, словно орудийный залп. В ушах у меня зашумело, как от резкого перепада давления.
Хэдли уперся руками в колени и низко опустил голову, глубоко дыша через рот.
— Господи, — прохрипел он.
Я заметил какое-то движение. У первого рядя гробов стояла Пембри с перекошенным от отвращения лицом.
— Что… это… за… вонь?
— Все нормально. — Мне все-таки удалось поднять руку и изобразить какой-то легкомысленный жест. — Мы нашли проблему. Вот только пришлось гроб открыть. Идите на место.
Пембри обхватила себя руками и вернулась к креслу.
Через некоторое время я понял, что вонь слегка развеялась, и силы начали ко мне возвращаться.
— Нам нужно его закрепить, — обратился я к Хэдли.
Он посмотрел на меня прищуренными глазами. Его руки были сжаты в кулаки, тело напряжено. В уголках глаз блестела влага. Он ничего не ответил.
Когда я закрыл защелки, гроб снова стал для меня обычным грузом. Мы передвинули его на место. Через несколько минут сверху уже стояли остальные гробы, крепежные ремни были застегнуты, и сетка надежно натянута.
Хэдли дождался, когда я закончу, а потом шагнул ко мне.
— Я скажу командиру, что вы решили проблему, — сказал он, — и попрошу его лететь быстрее.
Я кивнул.
— И еще, — добавил он. — Если увидите эту муху, убейте ее.
— А вы не?..
— Нет.
Я не знал, что еще можно сказать, и поэтому ответил:
— Да, сэр.
Пембри сидела с наморщенным носом и притворялась, что спит. Глаза Эрнандеса были открыты. Он жестом поманил меня к себе.
— Вы выпустили их поиграть? — спросил он.
Я стоял над ним и молчал. В сердце вдруг что-то кольнуло, как бывало в детстве, когда я вдруг понимал, что лето закончилось.
Когда мы приземлились в Дувре, каждый гроб встречала похоронная процессия. Мне рассказывали, что, когда привезли остальные тела, о формальностях уже никто не вспоминал и их встречал один только армейский капеллан. В конце недели я уже был в Панаме, объедался индейкой и накачивался дешевым ромом. А потом меня отправили на Маршалловы острова доставлять припасы на ракетную базу. Бортоператору в ВВС работа всегда найдется.
Из девятисот жертв массового самоубийства в Джонстауне почти треть составляли дети, не достигшие восемнадцати лет. Этот рассказ посвящен людям, которые потеряли своих родных и близких в Джонстауне, и военнослужащим — мужчинам и женщинам, которые доставили тела на родину.
...За окном в лучах утреннего октябрьского солнца сверкала голубая гладь Атлантики. Волнение вод было почти незаметным — обычное явление на побережье Коннектикута сразу после рассвета. Я пил невкусный чай, время от времени дремал и снова просыпался.
За последние сорок лет я ездил на поезде из Нью-Йорка в Бостон сотни раз. Ездил в одиночку, с друзьями, с любовницами; возвращался домой на каникулы, выезжал в отпуск, спешил на похороны.
Этим утром со мной ехал человек, который некогда был моим лучшим и, без сомнения, самым старым другом.
Хотя мы редко виделись за все эти десятилетия, похоже, нам удалось сохранить связь. Мы очень торопились, но нам пришлось выбрать поезд: бостонский аэропорт Логан был закрыт накануне ночью из-за угрозы теракта.
Я разослал письма, в которых отменил все встречи, сообщив, что вынужден ненадолго уехать из города по семейным обстоятельствам. И ни к чему было упоминать о том, что речь шла вовсе не о моей, а о чужой и гораздо более незаурядной семье.
Старый друг заметил мое волнение, и оно его позабавило.
Когда я думал о нем, на ум мне приходили шекспировские строки:
Все воды моря бурного не смоют
Елей с помазанного короля.
Услышав их, он погрузился в молчание. Я к этому времени не спал уже почти сутки. Наверное, я снова задремал, потому что вдруг очутился внутри темной башни, свет в которую проникал лишь через две крохотные щели наверху. Я обнаружил вмонтированные в каменную стену упоры для рук и ног и начал карабкаться вверх. Когда мне удалось добраться до щелей, голос над моей головой произнес:
— Нью-Хейвен. Станция Нью-Хейвен.
За две недели до этого мне позвонила Кэрол Бэннон.
— Послезавтра я буду в Нью-Йорке, — сказала она. — Так может, нам удастся куда-нибудь выбраться вместе?
Я понял, что она и ее родственники хотят отыскать ее старшего брата, моего старого друга Марка.
Все эти годы в подобных ситуациях ко мне обращалась Мария Бэннон, мать Марка и Кэрол. И я находил для нее каналы, через которые ей удавалось связаться со своим блудным сыном. На этот раз я не стал наводить справки до встречи с Кэрол, но убедился, что у некоторых личностей сохранились прежние привычки и телефонные номера.
Стоило мне подумать о Марке Бэнноне, как я тоже задавался вопросом, где он сейчас. Я никогда о нем не забывал. Увидев фотографию с какого-нибудь значимого события, светского приема или судебного заседания с участием знаменитостей, с концерта или инаугурации, я рассматривал лица гостей, пытаясь понять, нет ли среди них Марка.
Сейчас я уже на пенсии, и у меня достаточно свободного времени. Но все эти годы сбор информации о Бэннонах был для меня чем-то вроде необременительного хобби. Их мать еще жива, хотя почти не выходит из дома. Отец, бывший спикер палаты представителей штата Массачусетс и кандидат в губернаторы, умер несколько лет назад. В его честь названы дорожная развязка в Дорчестере и въезд в туннель под Бостонской гаванью.