Лучшие страхи года - Страница 18

Он не ответил. Казалось, что источник шума на мгновение приблизился, а потом снова отдалился. Хэдли попытался проследить за ним лучом фонарика.

— Вы можете сказать, откуда он исходит?

— Нет. Но я рад, что вы тоже слышите его, сэр.

Хэдли почесал в затылке с таким видом, словно проглотил что-то мерзкое и никак не может избавиться от послевкусия.

— Будь я проклят, — пробормотал он.

И тут, как раньше, шум утих, и остался только звук работающих двигателей.

— Я зажгу свет. — Я неуверенно двинулся к выключателю. — А командиру сообщать пока не буду.

Хэдли промолчал, соглашаясь. Когда я снова подошел к нему, он разглядывал ближайший гроб через ячейки сетки.

— Нужно открыть и проверить, — тусклым голосом сказал он.

Я не ответил. Мне приходилось проверять грузы в полете, но не в таких ситуациях — гробы с телами солдат я ни разу не открывал. А если Пембри говорила правду, то я не мог представить себе ничего более ужасного, чем заглянуть в любой из этих ящиков.

Мы оба вздрогнули, снова услышав шум. Представьте себе влажный теннисный мяч. А теперь представьте себе звук, с которым влажный теннисный мяч ударяется о покрытие корта — тупое «шмяк», похожее на удар птицы о фюзеляж. Звук раздался еще раз, и я понял, что его источник находится внутри грузового отсека, а не снаружи. Самолет затрясло, а затем звук опять повторился. Теперь я ясно слышал, что доносится он из гроба, стоящего у ног Хэдли.

«Ничего серьезного, — пытался показать Хэдли всем своим видом. — Просто воображение разыгралось. Что бы там ни шумело в гробу, самолет от этого не упадет. И призраков не бывает».

— Сэр?

— Нам нужно посмотреть, — повторил он.

У меня снова заныло в груди. «Посмотреть», — сказал он. Но мне не хотелось смотреть.

— Свяжитесь с кабиной и передайте командиру, чтобы он постарался не попадать в воздушные ямы, — приказал Хэдли.

Только теперь я понял, что он будет мне помогать. Ему не хотелось, но он все равно собирался это сделать.

— Что случилось? — спросила Пембри.

Она вскочила с места, когда я начал снимать грузовую сеть, а бортинженер — расстегивать ремни. Эрнандес спал, свесив голову вперед: наконец-то подействовало успокоительное.

— Нам нужно осмотреть груз, — спокойно сообщил я. — Во время полета он мог сдвинуться с места.

Она схватила меня за руку:

— В этом все и дело? В том, что груз сдвинулся?

В ее голосе звучало отчаяние. «Скажи мне, что я это выдумала! — кричали ее глаза. — Скажи, и я поверю и смогу уснуть».

— Мы так думаем, — кивнул я.

Она вдруг вся обмякла, и на ее лице появилась улыбка, слишком широкая, чтобы быть искренней.

— Слава богу! А я уже подумала, что схожу с ума.

Я похлопал ее по плечу:

— Пристегнитесь и попробуйте отдохнуть.

Она повиновалась.

Наконец-то я занялся делом. Я же бортоператор, и моя задача — положить конец этому безумию. Так что я принялся за работу. Отстегнул ремни, взобрался на соседний штабель гробов, снял самый верхний, перенес его на новое место, закрепил, снял следующий, перенес, закрепил, и так далее. В повторении есть своя прелесть.

А потом мы добрались до нижнего, из которого и доносился шум. Я выдвинул его так, чтобы можно было открыть, а Хэдли стоял рядом и смотрел. Он выглядел совершенно спокойным, но я чувствовал его опасение — возможно, в компании хвастающихся своими подвигами ветеранов ВВС он бы и смог его скрыть. Но не сейчас и не от меня.

Я бегло осмотрел пол в том месте, где стоял гроб, окинул взглядом соседние гробы, но не заметил трещин или других видимых повреждений.

Снова послышался тот же звук — влажное «шмяк». Изнутри. Мы оба вздрогнули. Вот теперь на лице бортинженера явно читался ужас. Я подавил дрожь.

— Нам нужно его открыть, — сказал я.

Хэдли не стал спорить, но, как и я, двигался очень медленно. Он сел на корточки и, положив руку на крышку гроба, отстегнул защелку со своей стороны. Я отстегнул свою скользкими от пота, дрожащими пальцами, а потом тоже взялся за крышку. На мгновение наши взгляды встретились, и только это помогло нам не растерять остатки решимости. Вместе мы открыли гроб.

* * *

Сначала появился запах: смесь гнилых фруктов, антисептика и формальдегида с добавлением пластика, навоза и серы. Вонь ударила в ноздри и растеклась по всему грузовому отсеку. В свете ламп я увидел два блестящих черных пластиковых мешка, влажных от конденсата и от того, что натекло изнутри. Я знал, что это трупы детей, но когда увидел их, мне стало физически больно. Один мешок лежал поверх другого, и было ясно, что внутри не одно тело. Я окинул взглядом мокрый пластик, отмечая то контур руки, то очертания головы. В нижней части просматривалось свернутое калачиком тельце. Оно было размером с грудного младенца.

Вдруг самолет затрясся, словно испуганный пони, и верхний мешок съехал в сторону. Под ним находилось тело девочки лет восьми-девяти, вывалившееся из второго мешка. Она лежала в углу, причудливо изогнувшись, словно какая-то безумная циркачка, ее круглый живот с ранами от штыка снова раздулся, а изломанные руки были в три раза толще обычного. Кожа в трупных пятнах полопалась почти везде, кроме лица, которое осталось чистым и невинным, как у ангелочка.

Именно ее лицо потрясло меня. Ее хорошенькое личико.

В глазах у меня потемнело, и я невольно ухватился за крышку гроба, но не посмел ее сдвинуть. К горлу подступила тошнота.

Жирная блестящая муха выползла из мешка, лениво поднялась в воздух и полетела в сторону Хэдли. Он стоял, сжавшись, словно в ожидании удара. Его глаза неотрывно следили за кружением мухи. А потом он неожиданно шагнул назад, вскинул руки и ударил ее (я услышал хлопок ладоней), и из его рта вырвался такой звук, как будто его тошнило.