Лучшие страхи года - Страница 86

Что до меня, я очень рад, что больше ничего ей не должен.

Но потом я посмотрел на Нэнси — и понял, что наши дела вовсе не так хороши, как могло показаться.

* * *

— Я как-то странно себя чувствую, — сказала Нэнси. Она упала на колени и прижала руки к животу.

— Неси ее в дом, — обратился я к Байрону.

Когда он поднял ее на руки, я осмотрел улицу. Окаменевшие зомби мокли под дождем, словно музейные экспонаты. Окаменевшая гром-птица перевернулась и сломала крыло. Больше на улице не было ни души.

— Что с ней? — спросил Байрон, когда я вернулся в дом.

Нэнси он уже уложил на ковер. Ее кожа начала синеть.

— Что за фигня со мной случилась? — простонала Нэнси. — Меня и впрямь прирезала самая крутая из местных богинь?

— Ага. Я понял это перед тем, как вытащил Арахну из тюрьмы. Но Байрон молодец, что задал тебе правильные вопросы.

— Я молодец?

— А откуда ты знаешь, что он у меня спрашивал? — поинтересовалась Нэнси.

Она поморщилась и до крови закусила губу. Но ее глаза горели, эта девочка так просто не сдавалась.

Я подумал, что иначе и быть не могло.

— Долгая история, — ответил я. — Я расскажу ее, когда у нас будет на это время. Но ты права, Мацератором была Афина Паллада. Она всегда отличалась патологической жестокостью. Еще со времен своей гангстерской юности… она же разгуливала по городу в коже одного из титанов, ты не слыхала об этом? Конечно, когда ее положение изменилось, ей пришлось себя ограничивать. Мэр ведь не может просто так кромсать людей. Поэтому она нашла для себя хобби.

— Хобби?

— Ну, кто-то сёрфингом занимается. Кто-то раскрашивает игрушечных солдатиков. А Афине Палладе пришлись по душе серийные убийства.

— А почему же ее не поймали?

— Если ты мэр, то полиция тебе подчиняется. Особенно если ты носишь на груди Горгону.

Байрон почесал в затылке:

— Но… если они с самого начала знали, что это она, то почему гнались за мной?

— Кто знает? Может, Афина решила, что с Мацератором пора покончить. Может, все это было подстроено, ведь она сама положила топор рядом с телом. Наверное, понимала, что во всем обвинят мусорщика. Кого волнует судьба голема? Жестоко, но такова жизнь. Я думаю, ты просто оказался в неудачное время в неудачном месте.

— Как бы то ни было, — сказала Нэнси, — эта сука получила по заслугам.

— Аминь, — добавил Байрон.

И тут Нэнси начала кричать. Она сорвала с себя мое пальто и, извиваясь, стала царапать шрамы на руках и ногах. Не нужно было быть врачом, чтобы понять, что происходит. Как и предсказывала Арахна, бедняжка начала расползаться по швам.

— Арахна думала, что она дольше продержится, — заметил я.

— Что? — возмутился Байрон. — Ты хочешь сказать… ты знал, что этим все закончится? Ты сделал так, чтобы ее зашили, хотя знал, что она снова должна умереть?

— Если тебя это хоть как-то утешит, — ответил я, — я не хотел, чтобы так было. Но похоже, тело можно сшить, а душа не сшивается. Но зато это помогло тебе оправдаться.

— Да лучше бы меня осудили! И что мы можем сделать?

Нэнси завизжала и забилась, как форель. Она перевернулась на живот на том самом месте, куда Байрон вывалил ее останки из мусорного бака. Она пока была целой. Но в любую минуту могла снова превратиться в гору мяса.

— Есть одна идея, — сказал я. — Но это опасно. И я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь это делал. Просто… можешь считать, так подсказывает мне интуиция.

— Что за идея? — воскликнул Байрон. — Я сделаю все что угодно!

— А может быть, тебе и не захочется.

* * *

Он ни мгновения не колебался. И даже вопросов не задавал. Просто лег и сказал, чтобы я делал свое дело.

Големы… ты думаешь, что понимаешь их, а они вновь и вновь тебя удивляют.

Я принес с улицы мачете Афины Паллады. Им я сделал глубокий разрез в груди Байрона. Это было нетрудно: там не было ничего, кроме рыжей речной глины. Я запустил руку внутрь, пробиваясь сквозь ил и песок. Нашел симпатичную ракушку, но оставил ее на месте. Ну а потом нашел то, что искал. И вытащил наружу.

Грязный кусок пергамента. А на нем программа, написанная еврейским двоичным кодом, благодаря которой Байрон жил.

— Быстрее… — прохрипел Байрон.

Когда я вытащил программу, его глаза закатились. Он забился в конвульсиях так, что пол заходил ходуном.

Я разорвал пергамент пополам. Байрона выгнуло снова.

Одну половину пергамента я положил в его разверстую грудь. Он обмяк. Тогда я перевернул Нэнси на спину. Она уже вся посинела, из ее шрамов сочилась черная жидкость. Времени почти не оставалось.

Я склонился над ней и прижал пальцы к самому крупному шву на груди. А потом разорвал его.

Внутрь я даже не заглядывал. Запах разложения был ужасный. И такой же ужасной она казалась на ощупь — растекающейся, как кисель. Скоро она должна была снова развалиться на куски. С зажмуренными глазами я засунул вторую половину пергамента ей под ребра. Костяшками пальцев я чувствовал, как вздымаются ее легкие, как сердце колотится, словно перепуганный кролик. Я оставил пергамент внутри, вытащил руки, соединил края шва. А потом, затаив дыхание, открыл глаза.

Нэнси лежала неподвижно. Ее кожа была как огромный синяк. Сетка шрамов походила на черную паутину.

А потом по телу прошла судорога, Нэнси закашлялась до выступившей на губах белой пены и задышала. Ее кожа начала розоветь, а потом она открыла глаза и оттолкнула мои руки:

— А ну, не лапай мои сиськи, извращенец!

Я посмотрел на Байрона. Он заново лепил себе грудные мышцы.