Лучшие страхи года - Страница 15

В голосе парня смешались страх и злость:

— Я не хочу их видеть. Я хочу сесть лицом по ходу.

Если бы мальчишка осмотрелся, он бы понял, что сидений, расположенных подобным образом, здесь попросту нет.

— Все хорошо, — сказала медсестра, потянув его за руку. — Они тоже возвращаются домой.

— Я не хочу их видеть, — повторил паренек, когда она втолкнула его в кресло рядом с иллюминатором.

Видя, что пристегиваться он не собирается, Пембри наклонилась и сама застегнула ремень. Парень вцепился в подлокотники с такой силой, словно это были поручни в кабине американских горок.

— Я не хочу о них думать.

— Понимаю. — Я прошел вперед и выключил свет.

Теперь длинные металлические контейнеры освещались лишь парой красных сигнальных лампочек. На обратном пути я захватил подушку.

Нашивка на слишком широкой куртке паренька гласила: «Эрнандес». Он поблагодарил меня за подушку, но подлокотников из рук не выпустил.

Пембри села рядом и пристегнулась. Я убрал их вещи и начал проверять последнюю ведомость.

* * *

Когда мы взлетели, я сварил кофе на электроплите в бытовом отсеке.

Пембри от кофе отказалась, а Эрнандес выпил немного. Руки у него дрожали.

— Боитесь летать? — спросил я. В военной авиации это не такая уж редкость. — У меня есть средство от укачивания…

— Я не боюсь летать, — процедил он сквозь зубы, глядя мимо меня на два ряда ящиков.

Теперь нужно было позаботиться об экипаже. Сейчас уже не так, как раньше: никто постоянно на одном и том же борту не летает. Любого можно заменить, и бывает так, что члены экипажа впервые встречаются на месте стоянки, садятся в «Старлифтер» и летят на другой конец света, и командование этой взаимозаменяемостью страшно гордится. Каждый знает свою работу от и до.

Я вошел в кабину и обнаружил всех членов экипажа на своих местах. Бортинженер сидел, склонившись над приборами, ближе всех к двери.

— Прекращаем набор высоты, крейсерский режим, — сказал он.

Я помнил его хитрое лицо и арканзасский говорок, но не мог точно сказать откуда. Похоже, за семь лет полетов на «Старлифтерах» я успел с каждым хотя бы раз пересечься. Я поставил перед ним чашку с черным кофе, и он сказал мне спасибо. На его форме была указана фамилия Хэдли.

Штурман сидел в кресле, которое обычно предназначалось для «ревизоров» — летчиков-инспекторов, наводящих ужас на экипажи всех военно-транспортных самолетов. Он попросил два пакетика сахара, а затем поднялся и стал смотреть в окно на проплывающую за бортом синеву.

— Крейсерский режим, понял, — ответил пилот.

Именно он был командиром экипажа, но они со вторым пилотом были такими прожженными «воздушными волками», что выглядели как две части одного целого. Оба взяли кофе со сливками.

— Мы пытаемся обойти зону турбулентности, но это будет непросто. Передайте пассажирам, что нас может поболтать.

— Передам, сэр. Еще что-нибудь?

— Спасибо, бортоператор Дэвис, это все.

— Да, сэр.

Наконец можно было отдохнуть. Но только я собрался прилечь, как увидел, что Пембри роется в бытовом отсеке.

— Вы что-то ищете?

— Можно взять еще один плед?

Я вытащил плед из шкафчика между плитой и туалетом и усмехнулся, показав зубы:

— Еще что-нибудь?

— Нет, — ответила она, выдернув воображаемую соринку из шерстяной ткани. — Мы уже летали вместе, вы помните?

— Что, серьезно?

Она вскинула брови:

— Наверное, мне надо попросить у вас прощения.

— Не нужно, мэм. — Я обошел ее и открыл холодильник. — Я могу подать вам обед позже, если вы…

Она положила руку мне на плечо точно так же, как клала Эрнандесу:

— Вы меня помните.

— Да, мэм.

— Я была слишком резка с вами.

Мне не нравилась ее прямота.

— Вы высказали то, что думали, мэм. И это пошло мне на пользу.

— И все же…

— Мэм, не надо. — Как только женщины не понимают, что от извинений все становится только хуже?

— Ну хорошо. — Жесткое выражение на мгновение сползло с ее лица, и я вдруг догадался, что ей просто хочется поговорить.

— Как себя чувствует ваш пациент?

— Спит. — Пембри пыталась сохранить невозмутимый вид, но я чувствовал, что она хочет что-то добавить.

— А что с ним?

— Он туда одним из первых прибыл, — сказала она, — и уезжает тоже первым.

— В Джонстаун? Что же там такое страшное произошло?

Я как будто вернулся во времена своих первых эвакорейсов. Ее лицо снова стало жестким и отстраненным.

— Мы вылетели из Дувра по приказу из Белого дома через пять часов после того, как им сообщили о происшествии. Он — медстатист, полгода стажа, нигде почти не бывал, ничего в жизни не видел. А тут вдруг оказался в южноамериканских джунглях среди тысячи трупов.

— Тысячи?!

— Их пока еще не сосчитали, но столько примерно и есть. — Она вытерла щеку тыльной стороной ладони. — И так много детей…

— Детей?

— Целые семьи. Все приняли яд. Говорят, какие-то сектанты. Кто-то мне сказал, что сначала родители убили своих детей, а потом покончили с собой. Не знаю, как можно заставить человека сделать это с собственным ребенком. — Пембри покачала головой. — Меня оставили в Тимехри для организации учета пострадавших. Эрнандес говорил, что вонь стояла невообразимая. Им пришлось обрабатывать тела инсектицидами и защищать их от огромных, изголодавшихся крыс. Он говорил, что ему приказали колоть трупы штыками, чтобы их не раздувало. Он потом сжег свою форму.

Самолет качнуло, и она переступила с ноги на ногу, стараясь удержать равновесие.